04 июля 2020, 12:30 Знаменитости 10122

Дело изумительного скомороха, случайно заброшенного в наше время, продолжается

Вадим Храбрый

(обрывки из старых записок, воспоминаний и рассказов)

Чем дальше в историю отдаляется талантливая, самобытная личность, тем значительнее становится её ценность. Вадим Борисович Рожковский ушел, но остался здесь, где-то рядом. Наблюдает. Поддерживает. Сочиняет. И он, по-прежнему, в сердце - простой, душевный, творческий, отважный, неповторимый, мистически одарённый фантазёр и остроумный друг. Скоморох, случайно заброшенный в наше время.

Он был из поколения, у которого украли детство. Ребенок Великой Отечественной. Его сформировала война, борьба, драка. Невозможно даже представить ужасные испытания в те страшные годы. Спасало завораживающее закулисье театра, в котором служили родители. Только там можно было спрятаться от всех бед и, завалившись на груды старых занавесок, читать, читать и читать – Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова, Вальтера Скотта, Жюль Верна, Фенимора Купера. Затем, опрокинувшись на спину, глядеть на уходящие куда-то в темноту наверх, сколоченные кое-как, декорации и мечтать, мечтать, мечтать на голодный желудок, – о балагане на Нижегородской ярмарке, где он и его бурый медведь Мишка выделывают коленца, или как скрывается он со своими друзьями - скоморохами от яростной погони церковных служителей, или вот он уже на белом коне и в латах, с копьем на перевес мчится на несметное полчище царских опричников, чтоб отстоять волюшку родимого края. Отмечтавшись, прохаживаясь за сценой, запросто можно было встретить улыбающегося Короля Лира и поспорить со Скупым Рыцарем, получить леденец от Снежной Королевы и поцелуй от Марии Стюарт, показать язык Бабе-Яге и поговорить о последних новостях с Александром Андреевичем Чацким.

И неудивительно, что самой судьбой Вадим был вброшен в тряскую колею дороги, ведущую к литературе, театру, к образному осмыслению реального мира и тех процессов, которые происходят в головах - как в собственной, так и в окружающих его людей.

В середине пятидесятых, молодым человеком Вадим поступил, после колоссального конкурса, на режиссерский курс в Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК), которым руководил знаменитый режиссер Леонид Сергеевич Вивьен. Театры, библиотеки, концерты, музеи, занятия в институте с выдающимися педагогами, режиссура, действенный анализ захватили Вадима. Но чего-то еще не хватало. Он стал писать инсценировки, скетчи, диалоги и, наконец, начинает собирать материалы, обдумывать пьесу и записывать её на бумагу, по захватывающей легенде о Вадиме - предводителе восставших новгородцев против князя Рюрика, а затем, внезапно для всех, бросает институт, уезжает в Москву и опять, пройдя громадный отбор, поступает в Литературный институт им. М. Горького.

Духовная атмосфера конца 50-х и первой половины 60-х гг. - так называемая «оттепель», характеризовала собой стремление к творческой свободе, увлечение романтическими идеалами, веру в то, что пришло время освобождения от сталинской тирании. Центр всех этих новых идей был сосредоточен в Москве. И Вадим оказывается в эпицентре происходящих событий.

Литературные, поэтические, философские, театральные вечера, споры до хрипоты после спектаклей, поставленных Андреем Лобановым, Анатолием Эфросом и Олегом Ефремовым, встречи с актерами «Современника», общение с Василием Аксёновым, Евгением Евтушенко, Бэллой Ахмадулиной, Андреем Вознесенским, Робертом Рождественским, неожиданные возможности изучать творчество замалчиваемых В. Э. Мейерхольда, С.М. Михоэлса и А.Я. Таирова, слушать не исполнявшиеся ранее произведения отечественных и зарубежных композиторов будоражили и укрепляли его надежду на то, что уж теперь-то возможно будет вырваться из круга узаконенных идей, стереотипов, а личность в праве думать и творить не по программкам партийных и прочих съездов.

Его окружали великие педагоги литературного института: Александр Абрамович Аникст, Николай Николаевич Асеев, Константин Георгиевич Паустовский, Михаил Аркадьевич Светлов, Сергей Митрофанович Городецкий, Сергей Михайлович Бонди и многие другие.

Сблизились мы с Вадимом сразу же после того, как он появился в Кишинёвском институте искусств им. Г. Музическу (ныне Академия музыки, театра и изобразительных искусств). Надежда Степановна Аронецкая - руководитель курса, представила нам, студентам актерского мастерства, молодого, со сверкающими глазами, энергичного человека и сказала: «Вадим Борисович Рожковский, поможет мне ввести вас в стихию настоящего русского театра, в истинную драматургию и литературу» – и, улыбнувшись, спросила, – «согласны, Вадим Борисович?». «Попробую» - скромно пробормотал новоиспечённый помощник. И в дальнейшем активно принялся за выполнение этой непростой задачи, порой переходя границы дозволенного, что грозило большими неприятностями, как ему, так и Надежде Степановне от бдительных товарищей. С Рожковским в неокрепшие наши, советизированные школой, мозги стали проникать Борис Пастернак и Осип Мандельштам, Николай Гумилев и Николай Клюев, Саша Чёрный и Зинаида Гиппиус, Владимир Набоков и Аркадий Аверченко, Исаак Бабель и Борис Пильняк, Михаил Булгаков и Даниил Хармс, Марина Цветаева и Анна Ахматова, Михаил Зощенко и Василий Гроссман, Александр Галич и Булат Окуджава, Александр Солженицын и Виктор Некрасов, Наум Коржавин и Иосиф Бродский, Андрей Синявский и Юлий Даниэль... Надежда Степановна была довольна.

В институте Вадим сходил за нашего однокурсника, ничем не отличался - такой же молодой, жизнерадостный, говорливый, общительный, открытый к диалогу. Но выделяло его, пожалуй, только то, что знал побольше и прожил жизнь поглубже. Непонятно почему, но Вадим стал настоящим защитником моих студенческих работ от многих справедливых, да может и не очень, оценок Надежды Степановны. В начале первого семестра всем был задан этюд на тему «Цветок». Придумав, наивно считая, «гениальный» этюд, я показал его на занятии. Все студенты были покорены, а этого добиться было довольно сложно. Чувствовал себя победителем. Суть этюда была следующая: «ожидая девушку, я случайно давлю ногой нежный цветок». Перед занятиями я выдернул красивый цветок из клумбы и перед исполнением этюда водрузил его на сцене. Реакция Надежды Степановны была страшная. Она возмутилась моим цинизмом и больной фантазией, и удивилась как мог, юноша из интеллигентной семьи, раздавить своей грязной ногой прекрасное создание природы. Разнос продолжался минут 20. Настала очередь Вадима Борисовича поставить жирную точку на моё бесстыдное творение. Вадим Борисович охотно откликнулся, но почему-то вспомнил, что прекрасное и мерзкое постоянно присутствуют в нашей жизни, и что этюд ему понравился своей незаданностью. Бедный Вадим Борисович! Я был забыт и все громы посыпались на него. Вадим слушал и невинно улыбался. Вдруг Надежда Степановна торжественно объявила: «Следующее и последующие занятия по актёрскому мастерству будут начинаться с показа студентом Аксёновым нового этюда «Цветок», и это будет продолжаться до конца учебного года, а товарищ Рожковский должен будет все попытки этого циника комментировать». С тех пор, разборы всех моих актёрских этюдов и режиссёрских проб Надежда Степановна поручала Вадиму, а уж затем, по праву главного, ставила жирную положительную или отрицательную точку. Должен предположить, что такой штурм не пропал зря и очень пригодился мне и в профессии актёра, и режиссёра.

Как-то, после самостоятельной моей репетиции в институте искусств, в зал зашел мой двенадцатилетний брат Артур, ученик Кишинёвской специальной музыкальной школы им. Е.Коки по классу фортепиано, чтобы вместе идти домой, и, заинтересовавшись большим концертным роялем, сел и начал играть ноктюрн Шопена. После последнего аккорда, мы вдруг услышали из темноты тихий голос, сидящего возле двери человека: «Если бы актёры могли владеть своей техникой так, как пианисты!». Человек из темноты подошел к нам — это был Вадим Борисович. Засиделись мы допоздна, за что потом досталось от родителей, разговаривая о музыке, театре, композиторах, драматургах, а затем заставили Артура сыграть весь его репертуар, включая этюды Черни. Возвращаясь домой, Артур всю дорогу восхищался Вадимом, и его глубоким знанием композиторов, музыки и музыкальных направлений.

На разных должностях Вадим Борисович Рожковский долго не задерживался. Не управляем. Да и власть он не любил. Крепко. Начальство его кое-как терпело, пока был нужен. Часто работал, но денег не получал. Настоящий бессребреник. Он приятельствовал со многими крупными деятелями литературы, журналистики, театра и кино Молдавии. Но в престижных союзах не состоял. Опасен. В Вадиме особенно выделялась страсть к воле и независимости. Он жил, мыслил и действовал так, словно государства не существовало.

Вадим из актёрской семьи. Мать - заслуженная артистка РСФСР Маргарита Николаевна Колесова - звезда Орловского драматического театра им. И.С. Тургенева, прославилась исполнением тургеневских героинь. Отец - Борис Степанович Рожковский - трагик, последователь кочующих из театра в театр провинциальных артистов 19 века, таких как легендарные Николай Хрисанфович Рыбаков и Мамонт Викторович Дальский. Он был любимцем зрителей и особенно зрительниц, гастролировал и служил во многих театрах страны и, в частности, в Орле, Горьком, Одессе, Владивостоке, Кирове, Туле, Вильнюсе, Красноярске, Симферополе, Новосибирске. Вадим очень гордился отцом. Как-то говорит мне: «Приходи, отец приехал». Уже подходя к дому, я услышал мощный раскатистый голос, разносившийся на несколько кварталов вокруг, и завораживающий окружающих. Войдя во двор, я увидел крупного, красивого, начинающего седеть человека, который смачно, страстно и увлечённо рассказывал о русском провинциальном театре, держа в одной руке кружку, а другой энергично размахивая в воздухе. Некоторые из присутствующих были мне неизвестны, с кем-то я уже встречался. Я остановился у калитки и тоже начал слушать. Оратор внезапно сделал паузу, долил себе в кружку вина из кувшина, с удовольствием выпил и собрался продолжать свой рассказ, но тут его взгляд внезапно упёрся в меня. «Бен?!» - утвердительно прогудел он. Я опешил и кивнул. «Слышал, слышал. Очень рад!». Он подошёл, как бы торжественно полуобнял меня и повел к компании слушателей, посадив рядом с Вадимом. Затем Борис Степанович продолжил свою проповедь о театре и, постепенно воспламеняясь, вдруг превратился в любимого героя всех русских трагиков, - Несчастливцева из пьесы А.Н.Островского. Я увидел на сцене в лучах прожекторов Несчастливцева – Рожковского, который на презрительную фразу Гурмыжской: «Комедианты!» гордо отвечает: «Нет, мы артисты, благородные артисты, а комедианты — вы. Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так ссоримся или деремся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом...» - и зал разражается бурными аплодисментами. Очнувшись от увиденного, я посмотрел на Вадима. Он был воодушевлён, и казалось, что не его отец, а он сам только что произнёс: «...Мы коли любим, так уж любим; коли не любим, так ссоримся или деремся; коли помогаем, так уж последним трудовым грошом...».

Встреча затянулась далеко за полночь, и когда большинство гостей как-то внезапно исчезло, Борис Степанович подсел ко мне и начал восторгаться нашим актёрским курсом, педагогами, отрывками из античных греческих трагедий, которые мы недавно показали на экзамене. Он поразил меня тем, что знал почти всех моих сокурсников и наши маленькие успехи на учебных подмостках сцены. В начале четвёртого я засобирался домой, и Вадим вызвался пройтись немножко вместе со мной. На мой вопрос: «Откуда Борис Степанович так хорошо знает о нашем курсе и о наших показах греческих отрывков?», Вадим небрежно ответил: «Прожил в театре много, понимает!». А я, еще долго ворочаясь в постели, представлял себе, как Вадим взахлёб, не жалея деталей, фантазии и любви, с гордостью рассказывает своему отцу о нас – студентах.

Общение с Вадимом было комфортным. Он считал меня своим молодым единомышленником и с радостью делился своими новыми впечатлениями от увиденного. Печатали его не часто и, наверное, поэтому он нёс в «народ», как истинный просветитель, свои устные безупречные рецензии на взволновавшие его кинематографические, литературные или театральные события. А радоваться за успехи других он мог часами. Разбудить, разворошить фантазию партнёра ему было более важным, чем собственное творчество. И он с удовольствием погружался в чужие фантазии, порой предлагая автору совершенно невероятные ходы, решения, образы, разбрасывался идеями налево и направо. Вадим был щедр.

Время было мрачное. Конец 60-х годов 20 столетия. Под нажимом не прекращающейся критики партийных органов из Молдавии уезжает Ион Друцэ. Вадим увлекательно рассказывает кому попало о большом мастере, который своим правдивым описанием молдавского крестьянина бросает вызов всей советской соцреалистической литературе. Многие, так называемые творческие интеллигенты, стали сторониться Вадима, ведь хозяин республики не любит Друцэ. Но рядом постоянно оказывается совесть молдавской литературы, её защитник - Николай Николаевич Романенко, которого Вадим глубоко чтит и уважает.

Вадим активно поддерживает театр «Лучафэрул» и его первого главного режиссёра Надежду Степановну Аронецкую, спектакли Ильи Тодорова, Иона Шкури, Иона Унгуряну, Валериу Купчи, Игоря Петровского. Длительная творческая дружба связывает его с замечательными писателями Владимиром Бешлягэ и Василе Василаки, Серафимом Сака и Николаем Есиненку, поэтом Ильёй Рейдерманом, режиссёрами Модестом Абрамовым и Владимиром Головиным, Михаилом Шнейдерманом и Вениамином Апостолом.

Где-то в 1967 году он пришёл ко мне на репетицию в институт искусств с новым своим товарищем и представил его: «Актёр, начинающий писатель, а в настоящее время студент режиссерского факультета ВГИКа (мастерская Игоря Таланкина) Якоб Бургиу». Одухотворённый, не от мира сего, доброжелательный, умеющий слушать и нестандартно мыслить Якоб, через некоторое время быстро стал просто Яшей и своим в нашей компании. Как-то вечером Вадим позвонил и рассказал о показе в одном из кинозалов молдавского телевидения дипломного документального фильма Яши «Коляда». «Это поразительно – воодушевлённо кричал он в трубку – это свежий взгляд на вековые тайны и глубинные традиции народного сознания, бытия и творчества. Это надо смотреть!». Но у высшего начальства мнение было другое, – «этот фильм отголосок мелкобуржуазного национализма и необходимо подумать возможно ли этого режиссёра оставлять в этой профессии». Вадим был одним из немногих кто бросился на защиту режиссёра и выступил против обвинения автора в национализме, страстно доказывая право художника на своё уникальное видение истоков национальной культуры. От Яши отстали, и это, казалось, была почти победа.

Вадим стоял у истоков зарождения театра в городе Тирасполе. Идея создания театра на основе нашего курса постоянно продвигалась им, почти с первого его появления в институте. Пример «Лучафэрула» и «Современника» стоял устойчиво перед глазами. Он писал записки, предложения, запросы, просьбы, обоснования, доказывая, что развивающемуся Кишинёву необходим Русский театр юного зрителя и вместе с Аронецкой ходил по высоким инстанциям. Везде выслушивали внимательно, благосклонно, но без результата. Никому не хотелось брать на себя ответственность создания в Кишинёве театра под руководством довольно неблагонадёжных, хотя и ярких личностей, да и конкуренция никому была не нужна. Спектакли курса Надежды Аронецкой – «Невинные речи» по А.П. Чехову (режиссёр Н.С.Аронецкая), «Свои люди - сочтемся» А.Н.Островского (режиссер Ю.С. Доронченко), да и спектакль Аронецкой «О времени и о себе», ставший лауреатом всесоюзного конкурса студенческих работ, пользовались большой популярностью у кишинёвцев. Шёл 1969 год, «оттепель» давно закончилась. В конце концов, была разработана многоходовка. Лучшие члены нашего студенческого коллектива – девушки, перед домом хозяина республики, товарища Ивана Ивановича Бодюла должны были неожиданно встретиться с ним, вручить ему прошение и напроситься на приём всем курсом. Неожиданная встреча произошла превосходно, и мы были приняты. После часового рассказа о своей поездке в Болгарию и политической ситуации в мире, Иван Иванович благосклонно разрешил нам создать театр, но не в Кишинёве, а в Тирасполе. Мы и этому были счастливы. Театр нам был нужен, но городу Тирасполю мы были не нужны. Сколько сил Надежда Степановна, актёры, да и Вадим Борисович приложили, чтоб изменить это отношение описать сложно. Вадим приезжал в Тирасполь, сидел на репетициях, спектаклях, встречался с коллективом и с высокостоящими товарищами, убеждал, приглашал знаковые фигуры молдавской и московской творческой интеллигенции, писал рецензии. Театр постепенно начинал набирать вес в городе, Республике и далеко за её пределами. И вот уже прошло более 50-ти лет, но театр, который теперь носит имя своего основателя Надежды Степановны Аронецкой по-прежнему живёт и любим зрителем.

В самом начале 70-х мы обсуждали мою идею постановки спектакля по Янушу Корчаку «Король Матиуш Первый». Вадим, как обычно, слушал с интересом, а потом мучил меня вопросами и радовался неожиданным ответам. Когда я ему рассказал и даже показал, как взрослые актёры, а не травести, должны играть детей, он засмеялся, как ребёнок. Но тут позвонил Влад Иовицэ и пригласил его к себе. Вадим ответил, что он не один, а Влад, узнав, что у Вадима я, пригласил и меня.

Влад встретил нас очень тепло, тут же усадил за стол и стал угощать всевозможными молдавскими закусками и естественно, каким-то особым, как он с гордостью сообщил сочным красным вином из многовекового виноградника, посаженного чуть ли не римлянами, и которое ему, по особой дружбе, привезли из отдаленного места Молдавии. Приятное застолье мягко перешло в обсуждения жизни Дмитрия Кантемира в России, и о его влиянии на развитие российской словесности, истории и философии. А под конец застолья Вадим с воодушевлением поведал детективную историю перезахоронения Кантемира из московского Николо-Греческого монастыря в в молдавский город Яссы. Слушали мы Вадима раскрыв рты. 

Надежда Степановна Аронецкая пригласила Вадима и меня на прогон моноспектакля Дмитрия Фусу «Век человеческий» по монологам из пьес Вильяма Шекспира в её постановке. Спектакль поражал мощным исполнением и решением. Из клубка человеческих страстей вырисовывались трагические и комические образы Ричарда III и Макбета, Фальстафа и сэра Тоби, Отелло и Яго, Гамлета и Лира, Просперо и Калибана. Восторгам Вадима не было предела, и он стал главным пропагандистом этого спектакля. К большому сожалению, все усилия постановочной группы и Вадима не принесли результата. Страсти каких-то королей, любовников и обжор не подходили под идеологические требования и установки. Спектакль вскоре закрыли. Но еще долго Вадим с восхищением рассказывал об этом спектакле Аронецкой – Фусу.

Вадим смотрел на спектакль не только со стороны, как зритель или критик, но и как участник самого процесса создания произведения. И уж если что-то нравилось, он мог этому радоваться без конца, и даже не обращать внимания на просчеты. Хотя разгромить режиссера мог страшно, но актера – никогда. Ему очень нравилась, одна из традиций русского театра – если спектакль хороший, это заслуга актера, а если плохой – вина режиссера.

Мою сокурсницу, замечательную молдавскую артистку Галину Булат-Друк директор Кишинёвского государственного молдавского музыкально-драматического театра им. А.С.Пушкина не желал брать на работу, так как училась она на русском курсе, не прошла основы молдавского театра, и у неё, якобы, имелись проблемы с молдавским языком. Но я - то и Вадим знали, что причина была совсем другая – зависть и ненависть к её учителю Надежде Степановне Аронецкой. А молдавским, своим родным языком, Галя владела прекрасно. Вадим придумал поставить пьесу В. Легентовой «Эдит Пиаф», главная роль которой полностью подходила под эмоционально-психологическую трагическую натуру Гали, согласовал, что ставить спектакль будет режиссёр Кишинёвского русского театра им. А.П.Чехова Александр Гукленков, а художником станет Лазарь Каушанский. Я договорился с артистами русского театра, которые должны были играть по несколько ролей в этом спектакле - Виталием Левинзоном, Виктором Измайловым и режиссёром киностудии «Молдова фильм» Арнольдом Бродичанским. Сам я тоже получил сразу четыре роли, и работа закипела. В день премьеры зал театра «Дома Актёра» был переполнен. Вадим пригласил прессу, знаменитых артистов и режиссёров Кишинёвского государственного молдавского музыкально-драматического театра им. А.С.Пушкина и «Лучафэрул», поднял на поддержку Галины почти всех ключевых представителей молдавской интеллигенции и, конечно, чиновников из министерства культуры. Успех спектакля праздновали почти до утра. А через несколько дней, под нажимом режиссёров и артистов молдавского театра, директор был вынужден принять Галину Булат-Друг в труппу

В мои студенческие годы, Надежда Степановна, не без помощи Вадима Борисовича, добилась, чтоб наш актёрский курс каждый год в течение семестра обучался в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиКе). Театры, занятия со знаменитыми педагогами, общение со студентами, музеи, выставки, встречи в ленинградском Доме Актера действовали на нас, как красная тряпка на быка. Мы на всё кидались, нам было всё интересно. Однажды я попал в букинистический книжный магазин и вытащил из стопки старинных фолиантов новеллу Константина Негруцци «Александр Лэпушняну». Перед отъездом в Ленинград Вадим очень серьёзно засел за изучение молдавской литературы и истории. И я подумал, что такая книжка ему была бы интересна. Получив книжку, Вадим был весьма доволен.

Прошло лет десять, я служил актёром в Кишинёвском театре им А.П.Чехова. К этому времени Вадим уже закончил свои пьесы «Вадим Храбрый» и «Сергей Есенин». Пьесу «Вадим Храбрый» я передал замечательному, неординарному, московскому режиссёру Геннадию Юденичу, и он решил её поставить. В дальнейшем у Геннадия Ивановича возникли проблемы с театром и проект не состоялся. А пьеса «Сергей Есенин» была тепло воспринята Олегом Табаковым, он только сокрушался, что уже стар для этой роли, и что необходимо искать артиста. Однажды Вадим позвонил мне и позвал на читку своей и Яши Бургиу новой пьесы «Александр Лэпушняну». Когда я пришёл, у Вадима уже был Яша. Он сидел в углу и о чём-то думал, но увидев меня заулыбался, встал, обнял и передал привет от Светы, своей жены, блистательной ведущей солистки (меццо-сопрано) нашего оперного театра. Вадим поставил перед собой стакан чая и изредка отхлебывая, начал читать пьесу. Читал активно, исполняя персонажи ненавязчиво, но выпукло, смачно, и убедительно, показывая различия между ними. Это было захватывающе. Вся актёрская династия его семьи проснулась в нём и, помогая, заиграла вместе с ним. После читки, я сразу же хотел ринуться в бой, но Вадим меня остановил, налил себе в стакан от чая вина, выпил и уставился в окно. Наконец совесть в нём проснулась, и он налил вина мне и Яше. Наступила длинная пауза. История о романтическом и революционно настроенном молдавском правителе, постепенно превратившегося в тирана и мучителя своего народа, захватила меня. Я не выдержал: «Это очень актуально и узнаваемо. Это пьеса не только о правителе, но это пьеса и про меня, и наверно и про тебя Вадим и про Яшу». «Возможно, ты прав, - задумчиво ответил Вадим - мы предаём себя довольно часто». «Брось ты! – отрезал Яша – пока мы ещё никого не предали!». «Кто знает? – сыронизировал Вадим – у нас еще всё впереди». Мы все взорвались безудержным смехом. Затем пили радостно и долго, спорили и мечтали о том, что возможно я смогу поставить пьесу в русском театре им. А.П.Чехова, а молдавский вариант в переводе Яши быть может возьмёт национальный театр им. А.С.Пушкина. «Необходимо писать киносценарий и делать кино» - подвёл итог нашим мечтаниям Яша. Мы были наивными и строили напрасные воздушные замки. Когда до ответственных работников доходило, что смысл сюжета - деградация правителя, его личности то сразу же решение о постановке спектакля или фильма улетало в какие-то высшие партийно-министерские инстанции и там пропадало в неизвестной, запылённой папке архива.

В 1989 году Вадим поступил на службу заведующим литературной частью государственного русского драматического театра им. А.П. Чехова по приглашению нового главного режиссёра Модеста Абрамова. Творческая дружба их длилась уже более 15 лет, с первого спектакля «Пять вечеров» Александра Володина, поставленного студентом ГИТИСа Модестом Абрамовым в нашем театре. Спектакль пользовался у зрителя, критики и даже у министерско-партийных органов колоссальным интересом. Во второй половине 70-х годов оба служили - один главным режиссёром, а другой заведующим литературной частью в театре «Киноактёра», одном из самых любимых и необычных коллективов республики того периода. И вот теперь чеховский. Театр расцвёл необычайно. Появились спектакли, которые критики оценивали по высшему баллу - «В открытом море» С. Мрожека, «Свалка» А. Дударева, «Банкрот» А.Н. Островского, «Прерванный полёт» по М. Влади и другие. Вадим дневал и ночевал в театре. Проектов было по горло. Он проносился мимо с толстой папкой каких-то документов, заглядывал на репетицию и уже через полчаса летел в министерство, затем в Союз театральных деятелей, оттуда в библиотеку, по пути забегал в Агентство по авторским правам, успевал выступить в Союзе журналистов, заскочить в редакцию какой-то газеты, далее устремлялся в театр, совещался с Модестом и печатал, печатал, печатал. Мирил артистов, заботился о стариках, требовал повышения зарплат, вскрывал недостатки условий труда, будоражил и завлекал всех будущими спектаклями. Свою работу он любил. И верилось по Маяковскому, что «работа адовая будет сделана и делается уже». Модест с Вадимом создавали острый, сочный, пронизывающий, настоящий репертуарный русский театр, который постепенно превращался в «Театр-Дом» для всех его работников. Но неожиданно «Перестройка» мягко перешла в «Парад суверенитетов». Советский Союз рушился по границам. Друзья потянулись из Молдовы. Уехал Модест. Постепенно русскоязычные стали превращаться в евреев, которых гоняли на протяжении двух тысяч лет из одной страны в другую. Разнообразные националистические лозунги стали появляться в Кишиневе. Вадим сильно загрустил. Рушилось всё. Спасали встречи и общение со старыми друзьями - Якобом Бургиу и Виктором Жосу, Ларисой Шориной и Ольгой Гарусовой, Василе Василаке и Владимиром Бешлягэ, Серафимом Сака и Николаем Есиненку, Вениамином Апостолом и Матусом Лившицем, и, надеюсь, со мной.

Но главной его опорой оставалась семья – Валя, дети. Ею был создан очаровательный детский музыкально-драматический театр «Глобус». Вадим стал главным художественным стержнем этого проекта. Валентина привлекла в театр многих талантливых педагогов представителей разных творческих профессий и направлений. Но актёры, музыканты, художники, декораторы, гримёры были только дети. Все остальные – их главные помощники. Вадим помогал писать пьесы, инсценировки, сказки, помогал ставить спектакли и вёл занятия с детьми, вводя их в таинственный и прекрасный мир искусства. Прошло несколько лет и театр уже узнавали. Свои спектакли он показывал на престижных театральных площадках города, республики и даже зарубежья, стал лауреатом нескольких престижных детских фестивалей. В 1995 году самым волнующим и значительным событием в жизни театра «Глобус» и Вадима стала постановка его пьесы «Слово о Есенине», которую он адаптировал для детей, а поставила этот спектакль Валентина. В рамках празднования 100-летия со дня рождения великого русского поэта спектакль прошёл на сцене театра им. А. П. Чехова и получил большой резонанс, как в печати массовой информации, так и среди творческой общественности.

Но пришло большое горе. Не стало Вадима. Вадима Борисовича Рожковского. Такие раны не заживают. Такое горе не забывается.

Валентина мужественно перенесла потерю, и в память о муже, вместе со своими детьми - помощниками Наташей и Степаном в эти тяжелейшие времена постепенно расширила театр. Появились новые проекты, студия «Солнышко», спектакли, фильмы и в результате возник «Театральный Союз Детей Молдовы «Глобус». . Дело изумительного скомороха, случайно заброшенного в наше время, продолжается.

P.S. Вадим всю жизнь писал роман. Иногда при наших встречах, он что-то оттуда рассказывал – было очень интересно. После его ухода из жизни осталась только незаконченная рукопись..... Но остались дети, растут внуки, и уж кому-то из них придется написать эту недостающую всем нам книгу от Вадима.

Бэно Аксёнов, режиссёр, заслуженный артист Молдовы